***
Песчинка обиды моей для тебя - сущий вздор,
но ранит нещадно, саднит, изводя меня заживо.
Куда уж тебе покаянный вести разговор!
Сама начинаю свою же обиду заглаживать.
Закроюсь, поплачу, до блеска омою беду,
и как по-другому, когда даже ранящий нужен ты?
А что до песчинки... Тебе оправданье найду,
и будто бы нет её больше.
Гляди-ка - жемчужина.
***
Вот и ты… Горделиво косясь,
как в сторонке одна я кукую,
ты с другой афишируешь связь –
и душевную, и половую.
Подстаканником громко звеня,
наливаешь ей чай то и дело
и глядишь, и глядишь на меня,
чтоб, проклятую, ревность заела.
Слава Богу, грустя в стороне,
отошла я от глупых томлений:
это счастье, поверь, что не мне
проливаешь ты чай на колени.
* * *
- Сколько было и до нас разлук!
Меньше, больше … Ты поймешь, ты умница.
В реберной петле рванулась вдруг,
закатилась в угол сердца пуговица.
Пронеслось бескровное: одна.
Умерли шаги твои на лестнице…
И лепилась за окном луна
из ребра подопытного месяца.
* * *
Ты миришься со мною ночью -
тяжелая, по мне скользит рука
туда, где скрыта тонкою сорочкой
как снегом, ямка ловчая пупка.
Слова ты цедишь, ревностью взбешенный:
«За всех мужей, конечно, не скажу, -
моя бы воля, легковерным женам
велел бы надевать я паранджу».
Мой смех безудержный
плененных губ мне стоит!
Как я люблю смотреть в твои глаза,
когда ты, возвышаясь надо мною,
не понимаешь, что попался сам!
Ты весь во мне! Никто другой не нужен!
…Уставшие, мы нежности полны.
В согретой тьме пакетики подушек
нам крепкие заваривают сны.
* * *
Я жила бы ролью мне завещанной:
щи в печи, на ставнях петухи…
Мне не повезло родиться женщиной,
потому что я пишу стихи.
Срок придет - не спрячешься за юбкою:
скольким слово головы снесло…
От того, что дочь в ночи баюкаю,
мне поэтом быть не повезло –
ведь и для нее живу на свете я!
Как мне объяснить однажды ей,
что в смертельной битве за бессмертие
нету ни отцов, ни матерей?
Что полито кровью все хорошее,
а всего обильней - добрый стих.
Не простит мне дочь свою заброшенность.
Бог - талант зарытый не простит.
